Флигель-рота

1812-й год.

Пребывание в плену у французов и освобождение

Перезимовавши в Евпатории, ранней весной, мы выступили в поход в Литву. Слышно уже было, что француз поднялся войною и потому мы спешили к Вильне, боль-шими переходами, а иногда шли без днёвок. Под Вильной полк наш поступил в главную команду к генералу Щербатову и расположился вместе с прочими войсками биваками на речке Вилии, так что город был у нас впереди. 

Бутырский пехотный полк в 1812 году входил в состав 2-й пехотной бригады, 24-й пехотной дивизии ген.-май. П.Г.Лихачёва, 6-го пехотного корпуса ген. от инф. Д.С.Дохтурова. Бригадой командовал шеф полка полковник П.В.Денисьев, а командиром полка был майор И.И.Каменщиков.

Здесь между нами носился слух, что все нации поднялись на Россию, что Наполеон умел всех подбить и теперь идёт к нам с страшными силами. Рассказывали, что поэтому мы будем отступать к Москве; что на походе прибудут к нам новые войска; у нас даже болтали, что войско идёт из Сибири и что сильная армия к нам подходит со всех сторон. Мы только и говорили, что  Бог нам пособит одолеть врага; солдатское дело известное – никогда не унывать!

Мы ещё оставались под Вильной, а прочие войска, что были впереди нас, прошли в ретираду. Француз сильно напирал, и везде слышно было, что со всех концов, он валил, - и валил сплошной стеной, - шёл отовсюду облавом, уж подлинно, что грудью!

Тут и мы начали отступать к местечку Сморгоням, 

6-й пехотный корпус Дохтурова, занимавший несколько обособленное расположе-ние, начал отступление, чтобы не быть отрезанным наступающим неприятелем, с целью соединения с главными силами 1-й западной армии.

не доходя до него, верстах в трёх, французы близко к нам надвинулись; их кавале-рия пустилась обскакивать наш фланг! Тут было приказано охотникам выйти вперёд! Мы выступили из фронта, начали отпаливаться и отступали с пальбой вслед за нашим фрон-том! Неприятельские застрельщики, ведя с нами перестрелку – шли за нами, а их кавале-рия, совершенно для нас незаметно заскакала в березняк, бывший вправо от нас. Наш фронт, выстроившись в колонны, продолжал идти, а мы, рассыпавшись, и в расстоянии 200 шагов, шли вслед за ними. Вдруг из березняка в этот интервал на нас бросилась кон-ница, в медных касках с откинутыми назад плюмажами и в латах; они обскакали нас кру-гом и кричат нам «пардон!» Нас было человек до 100; мы - было не поддались им и давай угощать их штыками и прикладами, но когда некоторых переранили из пистолетов, а дру-гих покололи палашами, тогда и остальных нас забрали и поворотили в полк! (Так в тек-сте, может быть – «в плен», или «в полон»? – М.П.) Досадно было, да что будешь делать, наш фронт шёл себе вперёд и на нас поглядывали – а нам с боем скоро отступать было нельзя! Когда нас обскакали, так из фронта и не подумали дать нам секураз! (сикурс – М.П.) Побросав с досады и сумы и ружья, мы повстречали французскую пехоту, которая шла в мундирах с длинными фалдами и в маленьких ранцах за плечами. Ружья у них были лёгкие со штыками, а у стрелков были двуствольные и трёхствольные, которые заряжались из казённика. Войска у них было гибель – они шли колоннами по дороге и стороной!

В документах Бутырского пехотного полка этой стычки с неприятельской кавалери-ей, во время отступления 6-го корпуса Дохтурова на соединение с главными силами 1-й Западной армии под Сморгонью не отмечено, только сказано что полк с 7 июня (наверня-ка это ошибка в документах, должно быть – июля) 1812 г. «находился в ретираде». 10, 11 и 12 июля  содержал броды при реке Двине, при местечке Белькимовичах. Первое сраже-ние, в котором полк принял участие в кампании 1812 года и понёс потери, про которые указано в документах произошло под Смоленском 5 августа. Участвовал полк и в гене-ральном сражении при Бородине 26 августа.

Нас погнали в Вильну; здесь наших пленных, приведённых с разных сторон, было уже тысяч до двух. Переночевавши по костёлам, на другой день нам объявили поход, со-брали всех на площади и погнали улицей! Вдруг кричат: Раздайтесь! – мы посторонились. Ехал Наполеон верхом, а за ним огромная свита; на нём сверху было надето что-то вроде пальто или сюртука тёмно-серого цвета, а на голове чёрная треугольная шляпа! Он смотрел на нас и усмехался; рад был, каналья, а у самого глаза так и бегают. Уж не молод был, а смотрел быстро во все стороны!

Мы пошли опять своей дорогой; нас конвоировала сперва французская конница, а потом прусская. Здесь-то и видел я, что неприятель валил грудой; их колонны шли доро-гой и полем и люди все в башлыках и щеблетах. Чёрт их знает, с чего они стреляли по ле-сам? Или пороху у них было много или сами себя тешили, - кругом все песни пели, и иг-рала везде музыка!

Тут же двигались длинные зарядные фуры, кирки, орудия лёгкие и тяжёлые, заряд-ные ящики, понтонные мосты – разные частные обозы! Одним словом, как гром гремел, так валил народ; мы думали, что не устоять России противу этакой силы! У нас совсем мало было войска!

С этим гамом мы шли недели с четыре, продовольствие было скудное, собирали с колосьев пшеницу и варили кашицу, да тем и перебивались; сыты не были, да и с голоду не умирали. Переправившись через Неман, после долгого перехода прибыли к городу под обширным лиманом. Нас переправили через него на твёрдую землю, а через 14 переходов пришли в крепость Пилаву (Пиллау – М.П.), построенную под самым морем, где и содер-жались. В 1813 г. из фортов крепости Пиллау освободили пленных русских солдат. Мно-гие из них попали сюда в начале войны с Наполеоном. В Пиллау пленных доставляли через Кенигсберг под охраной прусских кавалеристов и французских жандармов; пытав-шихся бежать расстреливали. На переходе им выдавали хлебный рацион, а на ночь запи-рали. К началу сентября 1812 года в окрестностях Пиллау находились несколько тысяч русских военнопленных. Порядок их конвоирования и содержания оставался неизменным до конца военных действий.

Среди тех, кто оказался на свободе, был и рядовой 3-го егерского полка Иоган Ид-рик, вручивший генералу К.К. Сиверсу французское батальонное знамя, взятое им в сен-тябре 1812 года в бою под Ригой. В том же бою Идрик был ранен и попал в плен. До самого своего освобождения носил на теле трофей, завернутый в платок. За этот подвиг солдата наградили Георгиевским крестом.»

Здесь нас работать не заставляли, а часто гоняли купаться в море и дозволяли хо-дить на базар и по городу. Тут за стаканом пива я познакомился с курляндцем, - одним из наших пленных – он прежде служил в матросах, потом в пехоте и всё время пробыл в России. Узнавши друг друга покороче, мы начали строить план, как бы нам освободиться, и хотели пригласить ещё кого-нибудь!

Я сказал, что приглашу ещё одного солдатика нашего полка, потому что большой партией было бы худо идти, нас сейчас бы заметили; если пойдёшь маленькой, так поти-хоньку везде пройдёшь! 

- А я, сказал курляндец – буду приискивать, как нам уйти из крепости.

Мой немец познакомился с одним прусским солдатом – этот пообещался ему нас выпустить, да и говорит: дня через два я вступаю в караул и у такой-то секретной калитки буду стоять на часах. Приходите смело, я вас выпущу – только за это мне заплатите по целковому с брата! А нас так тянуло к своим, что мы бы, кажется, и жизнь отдали, душа рвалась воротиться к своим.

Пруссак действительно вступил в караул и назначил нам выходить тотчас, как уда-рит 11 часов ночи! 

Торбочки у нас были приготовлены. Лежим и ждём условленного часа! Наконец ударило 11 часов – мы вышли из казармы и пошли по стенке! Пруссак окликнул нас ти-хим голосом – наш немец ему ответил! Мы подошли смело к часовому, дали ему по цел-ковому – и калитка отворилась.

Тут-то, выйдя из крепости, мы были рады, всё равно, как на свет родились!

Мы побежали все трое по дороге, сами не знаем куда, заметили влево лесок, мы свернули туда отдохнуть и сделать привал. Только-что солнышко поднялось – мы вышли на гору и видим, что влево от нас выехал немец на пашню. Что-ж мы идём и сами не зна-ем куда? сказал курляндец – пойду узнаю, куда нам дорога. – Смотри, не попадись! Гово-рили мы ему.

Наш немец был уроженец из-под Риги, ему хотелось пробраться домой на родину, поэтому он нас и уговаривал идти туда и спрашивал всегда дорогу на Ригу.

Пройдя немного по указанной мужиком дороге, мы завернули в лес и, опасаясь, чтобы днём не было за нами погони – тут-же и передневали. Но слава Богу ни тревоги, ни погони за нами никакой не было; к вечеру мы поднялись и, пройдя всю ночь к рассвету подошли к корчме и разглядели, что и содержатель прусский жид!

Мы остановились на поле, а наш курляндец пошёл узнавать в корчму, можно-ли нам передневать. Вернувшись оттуда, говорит нам, что еврей согласился принять нас в корчму и позволил нам остаться у него до вечера. Тут мы и подумали: как бы он не отдал нас живым в руки. Да решили, что Бог даст, а всё-таки пойдём! Пришли. Еврей отвёл нам небольшую комнату, закутал окошко, а потом принёс нам по рюмке водки и по куску хле-ба и стал нас расспрашивать.

Узнав, что мы русские, он был очень нам рад и говорит: «смотрите, не бойтесь ид-ти в ту корчму, где еврей, а где немец – в ту нейдите». Спасибо ему, он нас хорошо настроил и рассказал нам, как надо идти, где какая будет поворотка и где какая по дороге будет корчма. В первой корчме, говорит, будет немец и во второй немец – а в третьей бу-дет еврей – к немцу не ходите, а к еврею смело идите. Удивительно даже, как это евреи были привязаны к России!

Ночью мы опять пустились в ход и, пройдя две немецкие корчмы, подошли за два часа до рассвета к третьей – жидовской и хотя можно было бы ещё идти, но, поусумнив-шись пускаться далее, чтобы не наткнуться на немца – зашли к еврею. Он ещё спал – мы его разбудили. Зажегши огонь, еврей впустил нас к себе, мы передневали у него в сарай-чике; он так же накормил нас хлебом и дал водки, а в ночь опять пустились, избегая немцев и останавливаясь у евреев.

Однажды, не доходя до новой крепости, которую строили французы на реке Меме-ле, слышим ночью конский топот – прислушиваемся, действительно едут на лошадях. По сторонам дороги широкие канавы были полны воды, а за ними лес, - нам деваться некуда, мы спустились в воду и присели в канавах. Французский разъезд, распевая песни, проехал мимо нас; мы поднявшись, пошли по той-же дороге и у еврея остановились дневать.

Во время всего этого утомительного странствования у нас день был ночью, а ночь – днём, как темно, так мы идём в дорогу, а как свет – останавливаемся отдыхать.

На этот раз случилось, что еврей, не зная куда нас девать, засадил на потолок. Сол-нышко взошло и поднялось уже изрядно, как вдруг едет французский разъезд и направля-ется прямо на корчму. «Ну, думаем себе, теперь мы пропали, приедут и живого места не оставят – везде вышнырят. Из огня придётся попасть в полымя». Разъезд остановился на отдых, въехал на двор; французы привязали лошадей к колодам, а сами пошли в корчму. Мы полагали, что они дадут отдохнуть лошадям и поедут, а они тут расположились ноче-вать. Зная французскую замашку, нам удивительно было, как это их солдаты нигде в корчме не пошарили – мы думаем: были-бы наши – так везде бы обшарили, а то ни один человек на потолок и не взглянул. О! Наши бы такого маху не сделали – всё-бы облазили. А еврей такой попался добрый, что бывало, и водки, и хлеба принесёт к нам на потолок – спасибо ему. – Тут мы дневали дня два.

Утром разъезд уехал, а вечером и мы отправились далее к тому месту, где строи-лось укрепление; миновать её было трудно потому, что в продолжен всего пути справа и слева было море.

Не доходя этого укрепления, мы остановились дневать в лесу. Настало утро и слы-шим мы, что по дороге кто-то идёт; - оказалось, что это немец с сохою; он свернул вправо с дороги, и стал пахать. Наш курляндец подошёл было к нему расспросить дорогу, кА вдруг наткнулся на немку, которая несла обед мужу; и испугавшись, закричала, а немец, схватив железные вилы, бросился к ней на помощь! Только что наш матрос заговорил с подбежавшим мужиком по немецки, как он опустил вилы и разговорившись с ним, при-гласил его к себе. Они пошли, а мы двое остались в лесу, и полагая, что его возьмут в плен, оставили то место, где он был с нами и переселились на другое. Чрез пол-часа, слы-шим – он свистит, но мы ему голоса не подали; думаем то, чтобы как-нибудь изменой не попасться в руки неприятелей, и потихоньку позади деревьев начали к нему приближаться и, заметив что он один, вышли к нему из лесу. Тут он начал нам рассказывать, что немец такой добрый и что приглашает всех нас к нему обедать. Я ему и говорю: смотри, чтобы там десятков двух не было с рогатинами! «Нет, немец такой добрый! Этого не сделает, пойдём, небось!»

Пришли к нему на поле, где он работал, он уже сидел с хозяйкою и нас пригласил обедать! Как бы нам его поподчивать, - сказал я, - он нам больше расскажет! Что-же вод-кой, что-ли? – сказал матрос, и обращаясь к немцу, спросил его, где корчма. Тот указал – она была недалеко. Сейчас дали ему на кварту водки; немец сходил и принёс; распивши водку, стали обедать и расспрашивать немца, куда нам лучше идти? Курляндец всё хотел идти на Ригу и говорил, что около укрепления можно достать лодку и потом морем про-браться в свои границы. А немец, напротив, говорил: не ходите туда, там под крепостью строгий караул, и лодку украсть ты не думай, как раз попадёшься. А ступайте по этой до-роге, она вас приведёт к рыбачьим ловлям, там одни только рыбаки и более никого! Тут идите днём, не опасайтесь! – Нашему немцу не хотелось этого, а мы были очень рады и, оставя ту дорогу, пошли направо по пути, указанному немцем, который спасибо ему, дал нам ещё хлеба!

На другой день пришли к рыбакам и действительно никого не застали, даже и са-мих рыбаков не было; к вечеру они возвратились с ловли и порядочно нас накормивши рыбой, - спасибо им, - перевезли нас через Мемель. Переехавши широкий разлив на па-русной лодке, остановились у жида в корчме и поподчивали немца молоком, за что он нас отблагодарил, потому что у них на ловлях молока не бывает! Еврей объявил нам, что тут разъездов не бывает, а там, как пойдёте дальше, так берегитесь.

Отойдя отсюда переходов шесть, у меня сильно разболелась раненая нога, тут ве-чером бы идти, а я товарищей прошу передневать. Передневали, а там и на другой день ещё остались, а у меня нога всё не легче. «Ну, говорят, ты не можешь идти, а мы здоро-вые, как тут прождём, так нас всех заберут! Так уж лучше прощай». Так мы и расстались! Нога моя раздулась, боль такая сделалась, что ступить не могу. Лежу себе и думаю: Боже мой! Куда деваться мне, грешному, что я буду делать? Однако, сколько ни отлёживайся, а идти всё как-нибудь да надо. Вырезал я палку потолще и только вышел на дорогу, как взяло меня опять раздумье. – Куда я пойду, что я буду делать, языка-то я ихнего не знаю! Впрочем, тут ведь жмудь везде и кое-как говорят по-польски! Подумал, да и вижу, что деться некуда, и заковылял по дороге, а, увидевши вдали какой-то дом, пошёл уже прямо на него. Господи твоя воля! Ты меня создал. Ты мною и управляешь!

Подошёл ближе, смотрю: корчма, и еврейская, мне, значит, сделалось легче, я об-радовался, зная их привязанность к русским! Севши на лавку, я облокотился на стол и опять призадумался, что делать! Еврей во всё это время ходил по корчме, а потом обра-тился ко мне: Что ты думаешь, что такой скучный? Откуда ты? – Тут я ему открылся чи-сто сердечно, рассказал всё и говорю, что как я мол знаю вашу привязанность к России, потому и полагаюсь на тебя, а впрочем делай, что хочешь! – Я бежал из плену! – «Ну, по-дожди, сказал еврей, а сам пошёл в другую комнату, отрезал хлеба, помазал маслом и дал рюмку водки; - выпей, говорит, и поешь хлеба, а потом я тебе всё расскажу. Я вижу, что ты хорошо знаешь по польски говорить, смотри-ж не говори, что ты бежал от француза, а говори, что ты бежал из Риги от русских; имя и фамилию назначь другую, а что у тебя ра-на, так говори, что ранен под Ригой. Тебе поверят, потому что от русских много бежит поляков и Наполеон велел таких принимать, квартиры им давать и билеты писать и подводы давать. Так ты себе смело требуй! Тебе всё дадут – квартиру и подводу, а до города доберёшься, так и билет напишут. Ступай, говорит, вот недалеко деревня и говори, что бежал из Риги!»

Поблагодарил я еврея за доброе наставление, а он дал мне ещё два золотых на до-рогу и поднёс водки! Я на радостях, выпивши водку, крикнул ему Ура! И ещё раз побла-годарил жида.

Выйдя весёлый из корчмы, я побрёл с костылём в деревушку. Прихожу в неё и сту-чусь в одном доме, а тут свадьба. Я вошёл к ним и стал спрашивать салтыса.

- Для чего тебе салтыса! – говорили они

- Чтоб квартиру дал!

- Откуда ты?

- Из Риги от русских бежал. Тут расспросам не было конца. Разумеется, я им врал что попало! Все такие сделались добрые: один сажает за стол. Начали подчивать, как ка-кого-нибудь графа! Они ругают русских, а я потакаю, а себе сам думаю: не по вашему бу-дет, а по Божьему!

Здесь я отдохнул трое суток; ноге моей стало лучше, сам я подкрепился и почув-ствовал себя вообще как-то полегче, начал собираться в дорогу. Один поляк стал спраши-вать меня, куда я думаю идти? – Думаю на Родину! – отвечал я.

- Где Ваша Родина?

- Я сказал, что родом из Белоруссии, а зовут меня Стефаном Ясинским. Он больше меня не расспрашивал и показал дорогу к отставному польскому майору, сказав, что он вашего брата хорошо принимает. Поблагодарив хозяев, я отправился в гости к майору.

Майор радушно принял меня и, посадив на диван, стал расспрашивать. Что знал, то я ему верно рассказывал, а чего не знал, так брехал. Что будешь делать? На свете век правдой не проживёшь! Потом майор повёл меня в другую маленькую комнату и дал мне прислугу; от него я довольствовался всем столом; что сам он кушает, то и мне подавали. Он был человек пожилой и добрый такой, дай ему Бог здоровья! И вечный покой если умер! Я ему рассказывал про Костюшку и Потоцкого – он был доволен мною, и часто приходил ко мне в комнату беседовать о польских походах.

Так прогостил я у него дней десять. Однажды приходит майор ко мне и говорит: Ну, Станислав, я бы тебя держал по гроб жизни, да у нас от Наполеона есть приказ, чтобы никого не держать без билета, а у тебя нет его. Я тебе дам пару лошадей, ты поезжай к жандармскому поручику – он тебе даст билет и ты воротишься ко мне. Майор дал мне на дорогу целковый денег и я пустился отыскивать Наполеоновского билета! Приезжаю в местечко, на которое указал добрый майор – и спрашиваю жандармского поручика. Гово-рят, что он вышел с командой. Тут делать нечего, я остался в местечке, переночевать и на другой день, отправив свою подводу, стал спрашивать, какой тут город близко? Мне ска-зали, что ближайший город Поневеж. Думаю себе, пойду к ихнему начальству и добьюсь какого-нибудь толку, при том же в городе скорей узнаем какие-нибудь приятные новости, чем в деревне.

Отсюда через три перехода, я пришёл город, явился в префектуру – по нашему всё равно, что в полицию и, объявивши, кто я такой, просил билета. – Ты болен, тебя надо отослать в госпиталь! – сказали в присутствии и с одним писцом отправили меня к фран-цузскому коменданту. Ему доложили обо мне; он вышел и сказал «бон» написал записку, чтобы меня повели в большое здание, в котором помещался лазарет, и тут оставили. Наконец-то, я думаю, найду покой и пользование на французский счёт после долгого и утомительного странствования. Не тут-то было, меня кругом обступили и все давай рас-спрашивать, а я им болтать. Здесь были поляки, французы, немцы и австрияки, и между ними один только я русский.

Пробыв здесь недели с две, стал я твёрдо ходить на ноге, меня выписали и опять отвели в префектуру. Я стал просить билета. – Куда тебе? – В Белоруссию; отвечаю я. – О! Туда не можно билета дать, там москали! А если хочешь, так в Гродно или в Вильно. – Я попросил в Гродно; мне выдали билет на свободный пропуск, да и говорят: покуда ты отдохнёшь, так постой на квартире. – Я сказал: «слушаю-с», а сам думаю, чего-ж мне лучше, пойду и на квартиру. На этой квартире, куда меня поставили, было уже три поляка, а я четвёртый. Хозяина звали Юзефом. Положил я сумку в угол, да и думаю: что мне тут таскаться, время настало холодное, в армию к Чичагову, которая шла из Турции, пройти трудно – останусь я лучше здесь, и буду ждать, что Бог даст! Тут нам хорошую порцию дают, говядину дают, хлеб дают, пшено дают, - бывало всего получишь дня на три; снесёшь хозяйке, она и готовит, а мы придём и покушаем как дома. А в случае чего, так у меня есть билет, опасаться нечего.

Осмотревшись на квартире, начал бродить по городу, а тут немцы, французы и по-ляки, я от нечего делать стал с ними компанировать.

В корчме, где мы гуляли, был еврей, который ужасно ко мне расположен, бывало позовёт меня в особую комнату и поподчует. Вот раз как-то я ему открылся, рассказал про всё своё странствование. В другой раз когда был у него, он мне мигнул, и позвал в особую комнату. Тут поднёс он мне рюмку водки, да и говорит: - Ваши скоро придут! – Уж и не знаю, каким образом они узнали про это, тогда как в местечке об Наполеоне никакого слуху не было, а жиды между тем, уже знали, что у него делалось, только молчали!

Я вам докладывал, ваше благородие, что я был страстный охотник, так вот и здесь, как немного поправился, достал сейчас ружьё и овсом привадил зайца. Ночью пошёл за деревню и жду зайца за плетнём.

Вдруг сделалась тревога, поднялся гром, шум. Я бросился на квартиру, прибегаю, а мой хозяин сундуки прибирает; я спрашиваю, что такое? – Москали идут, говорит хозяин. – О, дай-то Господи, их скорее сюда! А по городу треск, лом идёт, брякотня, войска, кото-рые тут были, убираются в поход, запрягают повозки, люди бегают, суетятся, друг друга сбивают с ног, кто выезжает, кто выходит! Наконец, уже к свету, всё стало тихо, и Поне-веж опустел!

Вот приезжает наш авангард – человек 15 конных с офицером, - я было бросился к нему объявиться, но он сказал, что все мы, сколько нас есть, должны явиться к отрядному начальнику. А вслед за ним шёл первым сводно, (?) драгунский полк (человек в 200). Оставшиеся в Поневеже наши пленные инвалиды в числе 5 человек и с ними коммисио-нер явились к полковому командиру, который приказал ему всех нас 6 человек взять к себе и стараться собрать все продукты, какие только оставлены неприятелем, в одно место, а об вас я, говорит, отнесусь к графу Витгенштейну.

Командир спрашивает нас: не грамотный-ли кто из вас? Я ответил: я грамотный! – Ну хорошо, брат, иди ты со мною, а вы, ребята, ступайте на квартиру и через два часа приходите ко мне. Командира прозывали Качинским, я вошёл к нему, а жена его такая весёлая, рада, что муж получил новую должность. Он дал мне бумагу, я написал – Бутыр-ского пехотного полка унтер-офицер Илья Попадичев, - потом взглянул на моё письмо, ласково ударил меня по плечу и говорит: ну, брат, теперь будем есть хлеб с тобой. Тут он мне показал другую комнату и я остался у него на квартире. После обеда пришли солдаты, он их разослал узнавать, где есть хлеб, и по каким местам он сложен; мы знали, что у неприятеля было его заготовлено пропасть. Тут мы нашли ржи, муки, ячменя, овса и разных продуктов, всего собрали в одно место до 30 тысяч четвертей, и когда отрапортовали о том графу Витгенштейну, то получили приказ, чтобы перемалывать из зерна в муку, печь хлеб и делать сухари.

Тут в местечке, как  река пролилась, пошла вся армия, мы всем раздавали провиант  и нам было очень хорошо. Перепекался провиант или отдавался помещикам, - они за это брались с охотою, - а мы не упускали своих выгод. В цейхгаузе у меня всегда стояла чаш-ка с водой; как привезут сухари, так сейчас возьмёшь их штук две и в воду: который пото-нул, тот значит сырой и на еду, как камень, - мы их называли потопцами, а который свер-ху плавает, тот хорош и сухарь выпечен из хорошего хлеба. Дурные сухари возили назад и пекли из своей муки.

Вскоре я опять заболел и был отправлен в Вилькомир в военно-временный госпи-таль, где застал гибель больных и все немцы, да французы, оборванные и исхудалые – на них страшно было смотреть! Боже упаси, как они мучались. 

По выписке из госпиталя смотритель взял меня к себе в контору; потом, когда этот госпиталь был переведён в другое место, то я, не имея охоты к госпитальной службе и чувствуя, что рана моя от напряжений стала чаще разбаливаться, просил смотрителя гос-питаля Склабовского, чтобы он написал в мой полк и выхлопотал мне отставку. 

Бутырский пехотный полк в осенней кампании 1812 года принял участие в сражении близ села Тарутино под Воскресенским при разбитии неприятельского авангарда, 13 октября в сра-жении под г.Малым Ярославцем, 6 ноября под г.Красным. 

Слава Богу, француза из Рос-сии выгнали, я прослужил 33 года тогда, как при Екатерине присягали на 25 лет, а одно-дворцы на 15. И в это же время получил от брата письмо, который упрашивал меня прие-хать к нему в Орловскую губернию, в город Елец, где он состоял на гражданской службе и имел хорошую должность.

Просьбу мою уважили; из полка прислали в госпиталь отставку, списавши форму-ляр со слов моих однослуживцев, многое в нём прибавили, а много чего и убавили. Осе-нью 1813 года, получив в руки отставку, отправился домой. 

В кампанию 1813 года Бутырский пехотный полк участвовал в блокаде крепости Кюстрин с 12 марта по 21 июля, 18 августа полк принял участие в сражении под г.Телтау, 25 августа при Тербоке, 6 октября в битве при Лейпциге, 24-26 ноября при блокаде и взя-тии Ротенбурского укрепления.

О! Когда бы меня в плен не взяли, я бы был в Париже, - сказал старик! 

Бутырский пехотный полк в кампанию 1814 года участвовал в блокаде и сдаче 18 февраля крепости Суасона, 23 февраля в сражении близ местечка Крайона при селении Шеве, 25 и 26 февраля в сражениях при городе Лионе, 18 марта при занятии Парижа.